Альманах «Российский колокол» № 4 - Альманах Российский колокол

…Уже почти стемнело, когда Филин оказался у раскрытой двери квартиры номер 53. Геолог Витя стоял на пороге совершенно трезвый, не зная, куда девать свои длинные руки. Слышалось только шуршание шагов по линолеуму и прерывистое дыхание Лукича, которому девочка Маша помогала одеться.

– Витька! Выключи свой приемник! – раздавался в тишине громкий голос Лукича, – имей совесть! Соседей пожалей. Филя, скажи ему, чтобы выключил! Я ничего сообразить не могу, так орет! С каких пор ты полюбил симфоническую музыку?

– Вот… – показав на эпилептика, сказал геолог Витя, потом попытался взять Лукича под руку и пойти с ним вниз.

– Не хочу я с тобой никуда ходить! Иди домой, выключи свое позорное радио, накорми Машку и не кричи на людей! – он выдернул свою руку и схватился за Филина.

– Больница далеко? – спросил Филин у девочки.

– Я покажу! – предложила Машка. – Тут рядом, через дом.

Стояла редкая вечерняя тишина. Мимо проезжали машины, приглушенно шурша шинами, светили фонари, иногда из окон доносились обрывки теленовостей.

– Я не улавливаю, – голос Лукича был резким, как только связки выдерживали! – Может, сегодня праздник какой-то, что везде музыка? «Амурские волны»…Мне нравится, – улыбнулся он. – Только помехи…

– Ты заболел, Лукич. – сказал ему Филин. – Тебе это кажется. Тихо вокруг. Тихо…

– Да я почти не пил. С чего ты взял? Что я – совсем дурак, чтобы не понимать?.. – Он замолчал, подозрительно покосившись на Филина. – Я же слышу…

В приемном покое на каталке лежал больной и стонал. Лукич метнулся назад к уличной двери, плотно закрыл ее за собой, вернулся бледный, как мел:

– Даже громче теперь, – прошептал он, – закрывай, не закрывай! Что это?

Филин, обняв его за плечи, завел в кабинет.

– И тут играет, – шептал Лукич.

– Ну, что у нас? – спросил худой человек, сидевший за столом в белом халате.

И вдруг из-за кустов больничного сквера, которые были видны в окно, показалась двустволка, направленная прямо Лукичу в лоб. Приклад ружья упирался в плечо какого-то незнакомого крупного человека. Он только и ждал того момента, когда в этой комнате покажется Лукич, чтобы убить его!

– Все рассчитал! – крикнул Лукич и рухнул на пол, чтобы укрыться от верной смерти, глядевшей на него через ослепительно белое больничное окно. Но этот, который в окне, подошел прямо к стеклу, не сводя с Лукича черные блестящие стволы. Лукич попытался забраться под кровать, чтобы скрыться от насмешливых сумасшедших глаз, следящих за ним из-за окна, схватил со стула простыню, пытаясь защититься ею от дроби, как кольчугой…

Музыка кончилась. Наступила тишина. Страхи исчезли. Лукич медленно открыл глаза. Мрачного типа с ружьем не было, в палате было светло и радостно. Лукич повернул голову направо, чтобы рассмотреть, кто тут по соседству обитает, и обомлел: на койке рядом лежала жена Валя.

– Валюха! И ты тут! А… как тебя угораздило? – Лукич попытался встать, но Валя таким свирепым взглядом его осадила, что он не рискнул. – Чтой-то ее так разбарабанило? – прошептал он, обратив внимание, что Валя толще обычного раза в полтора. – Освирепела-то как! Что с ней такое, Господи…

Лукич перекатил голову свою затуманенную налево и обмер: Там лежал Витька-«геолух» и улыбался.

– Вот нечистый дух! Витька! Сколько раз я тебе говорил, тощий, загнесся от спирта! Нет, не слушаешь. Умный. А зубы у тебя все пропали, сгнили, и страшен ты, как смерть моя, – Лукич про себя-то удивлялся, почему только вчера зубы у Витьки были красивые и белые, как у негра, а сейчас – черная, гнилая пасть. Лукич хотел получше рассмотреть, как так могло у Витьки с зубами произойти, но тот, вдруг застонав, отвернулся.

Лукич вытянулся и уставился в потолок. И бесконечный больничный потолок то рывками снижался над ним, то одним махом взлетал на высоту неба, то вдруг понесся перед глазами, как шоссе под колесами…

– Вот так, – сказал худой врач Филину. – Белая горячка. И вообще, он очень ослаблен. Твой отец?

– Минутку еще побуду, – кивнув, сказал Филин.

– Конечно, – врач вышел из палаты.

Филин присел на край койки, к которой был привязан Лукич, приложил руку свою к его лбу.

– А-а-а-а-а… – произнес Лукич, не открывая глаз.

Филин догнал врача в коридоре:

– Я деньги оставлю. К нему девочка придет навестить, сестра моя. Марией зовут. Ей отдайте.

Филин вышел на улицу и вскоре заметил Машку: она глубоко запахнулась в растянутую шерстяную кофту. Филин на ходу снял свою куртку, укутал ее плечи.

– Он спит.

– А ты куда? – спросила девочка.

Филин глядел поверх ее головы.

– Когда придешь? – беспокойно спросила она.

Филин взял ее на руки.

– Когда?

– Не знаю, – он опустил ее на ступеньки больницы.

Сбоку от футбольных ворот на трех сложенных в столбик кирпичах сидел Пингвин и смотрел, как его подельники прыгали без разбега с места в длину. Пингвин определял правила и победителя. Филин остановился неподалеку, непривычно съежившись на промозглом ветру. Пингвин, заметив его, привстал с кирпичей, воскликнув:

– Тебя уже и раздели!

Потом он угостил Филина самогоном:

– Здесь градусов семьдесят, точно. Если не больше. Пей, пей. Сейчас жарко станет. Вот полный стакан.

Филин выпил.

– А ты разве пьешь? – удивился Пингвин.

Когда Филин очнулся, в комнате никого не было, и он побрел по пустынной ночной улице в сторону военного городка. Блестел тоненький серпик луны. Настроение у него было приподнятое, он тихонько смеялся, сам не зная, что это его так радует.

В бетонной стене зияла знакомая дыра, среди колючки тоже был сделан не очень заметный проход, и он привычным для детдомовца путем оказался на территории воинской части. На ночь дверь, входная с улицы, оставалась открытой, потому что рассохлась и не вписывалась в проем – так было, сколько он себя помнил. Филин бесшумно переступил порог, совсем утонув в непроницаемом мраке, включил фонарик, увидел слева повисшую на одной нижней петле дверь в туалет, закрашенное белой краской окно с выбитым верхним стеклом.

– Бардак, – прошептал он.

Решетчатые железные двери перед лестницей, ведущей на второй этаж, закрыты, но внизу одна створка настолько отогнута, что можно пролезть, не открывая замка. Филин поднялся на второй этаж, там дверь была опечатана бумажками с печатями и подписями. Филин рассмеялся тихим, пьяным смехом, открыл гвоздем замочек, потом дверь… Вдруг над головой его что-то завизжало, громко, страшно, пронзительно. Парализованный, он стоял несколько секунд, не слыша провалившегося сердца, пока не сообразил, что это сработала сигнализация, которой раньше в этом сарае не было. Сердце заколотилось гулко и беспорядочно, он метнулся к выходу, по пути перерезал проводку, пытаясь выключить чудовищный